«Грабитель оставит хотя бы стены, огонь не оставит ничего...» Часть II
Как горел мордовский край в XIX веке. Часть II
Есть материалы за 1850 год, — относительно не жаркий. В Знаменском (Инсарский уезд) сгорели 32 дома, через месяц — еще один пожар, на сей раз сгорели 22 избы и помещичья усадьба; в Токмове 112 домов, винокуренный завод и конный двор, в Шаверках 41, в Ичалках — 91, в Саранске — 10, в Саловке (какой, ибо их было несколько) — 85. Если это Никольская Саловка, то надо думать: село оказалось на грани существования. Крупный пожар случился в Больших Березниках, где за один день полностью выгорели 206 хозяйств. Огонь почти уничтожил все село Большой Шукструй, — погибли 136 домов; в Вадовских Селищах обратились в пепел 132 хозяйства, в очередной раз горел Шадым-Майдан, где пламя уничтожило 107 домов; в Латышевке сгорели 164 дома «от грома» — здесь ущерб определили в 54 296 рублей серебром, значит, дома были небедные. В остальных потерпевших селениях масштабы бедствия оказались поскромнее — в среднем 50 домов — в Казенном Майдане, Макаровке, Сургоди, Пурдошках, Сыресеве, Силине, Сиалеевском Майдане, Татарской Пишле, Морге, Кириклеевском Майдане. Выделим селения, в которых число сгоревших домов равнялось в среднем 25: Картлеевский Майдан, Ишаки, Старые Турдаки, Вакеево. Наконец, можно выделить села, которым пожары нанесли еще меньший ущерб — до 20 домов: Трофимовщина, Лада, Сазоновка, Оброчное (Краснослободский уезд), Ушаковка, Козловка (Инсарский уезд), Верхняя Пишля, Монадыши (какое — непонятно, потому что в Ардатовском уезде сел с таким названием было четыре), Никольское (Саранский уезд), Саморуковы Дубровки, Найманы, Пушкино (Инсарский уезд). Нетипичным оказался пожар в селе Хитрово, где само селение потерь не имело, зато сгорел пчельник — 65 ульев; погиб и пчеловод крестьянин Аверьянов. Зато типичной оказалась ситуация в Кочкурове, где с перерывом в месяц два пожара истребили в общей сложности 57 домов. И снова человеческие жертвы: в Пурдошках сгорели заживо две малолетние купеческие дочки и крестьянин, в Сиалеевском Майдане один крестьянин погиб и три крестьянки получили сильные ожоги, в Кириклеевском Майдане из горящего дома не выбралась пятилетняя девочка, в Большом Шукструе в огонь попали две крестьянки, в Вадовских Селищах в пламени погибли три женщины и мальчик.
Выберем год не очень страшный, а средний. Он примерно такой. В Пензенской губернии случилось 172 пожара, в том числе 25 в городах и 147 в селах. В Симбирской губернии пожаров было 125, в селах — 121, в городах всего четыре. В Тамбовской губернии эти цифры соответственно выглядели так: в городах кварталы занимались огнем 25 раз, в селах порядки — 103 раза, а всего 128.
Шли десятилетия — и ничего не менялось. Вот данные 1876 года по тем нашим местам, которые некогда входили в состав Симбирской губернии. В Енгалычеве огонь уничтожил 46 крестьянских хозяйств, в Чуварлеях — 15, в Сабур-Мачкасах — 26, в Керамсурке 14 и к великому огорчению любителей не совсем нейтральных напитков — кабак сгорел дотла, причем ярко. В 1877 году ситуация в целом оказалась еще тяжелее, большие пожары случались часто: в Старом Качаеве сгорели 26 дворов, в Чуварлеях — 75, в Пиксясях сгорели 22 дома, в Кузьминках — 27, в Жаренках — 33, в Батушеве — 24. В татарском селе Ломаты тоже случился пожар, но пострадал только настоятель мечети (имам), который потерял и дом, и хозяй-ство. Тяжелее всего пострадало село Судосево, в котором погибли 198 домов (из 531-го) и церковь. Причина банальнейшая — неосторожность с огнем. Почти везде — одно и то же, в Пиксясях, например, причиной трагедии стала шалость детей. Под финал года еще раз загорелось Батушево, село потеряло 84 дома и кабак. Убыток превысил 10 000 рублей. Сколько это — можно вообразить, если знать, что рабочую лошадь можно было купить за полсотни, и не серебром, а ассигнациями…Больших пожаров случилось немного, но зато какие! В Больших Березниках сгорели 148 хозяйств (из 592-х), а также все лавки на Базарной площади. Убыток подсчитали не сразу, а когда подсчитали, прослезились: 67 241 рубль. Да и горели ведь не окраины, а самый что ни на есть центр. Тогда же в Сосновом Гарте сгорели 46 домов, — не думайте, что это мало, на порядках остались целыми считанные хозяйства, все остальные лежали в головешках.
Повторяем, что это только избранная статистика. Посмотрим на статистику общую, по Ардатовскому уезду. В 1876 году здесь были зафиксированы 116 пожаров, в которых уезд потерял 464 хозяйства на общую сумму 181533 рубля серебром. В 1877 году было 73 пожара, сгорели 383 хозяйства на 86930 рублей. Глянем на некоторые губернские цифры. В Симбирской губернии за 1857 год случилось 329 пожаров, сгорели три церкви, два казенных здания и 2444 дома. Ущерб 382230 рублей. У соседей было еще хуже: Пензенская губерния горела 345 раз, потеряла две церкви, 3209 домов (на 519410 рублей); Тамбовская пережила 351 пожар, в ко-торых погибли, кроме одного казенного здания, 2985 домов (убыток 899551 рубль).
Вывод-то простой: огненная стихия превратилась в бедствие ужасное, но привычное. До какого рубежа должна была простираться людская беспечность, какое горе должно было врезать по мозгам, чтобы народ и власти предприняли решительные шаги минимизации потерь (их полное исключение вообще не предполагалось ни тогда, ни сейчас).
Общая статистика интересна, но она всегда немного с равнодушинкой. Отдельно взятое село дает картины поярче. Выше мы уже упоминали село Паньжу в Ковылкинском районе. Известно оно тем, что здесь родился знаменитый певец бас Иван Скобцов. В старину Паньжа, как и другие поселения, периодически горела, но так, не очень густо. А вот в 1859 году ситуация с огнем сильно загустела. Беда пошла от неисправной печи. Из трубы искры посыпались, а ветерок заботливо разнес их по улице. В результате сгорели 16 крестьянских хозяйств, большой хлебный амбар, конюшня с лошадьми, погреба, все подсобные строения в барской усадьбе, каретный сарай, запасной хлебный магазин (склад), каменные флигели, караульня церковная и еще целый список нежилых зданий. По предварительным подсчетам село претерпело убыток в размере 31412 рублей серебром. Это раз в десять боль-ше среднестатистических потерь от огня в стандартном селе нашего края. Можете себе представить, какое горе опустилось на Паньжу. И голод тоже. Это тот случай, когда на помещика рассчитывать не приходилось; у него тоже все запасы продовольствия погибли.
Хотелось бы обратить внимание на еще одно обстоятельство. Как бы ни тяжелы были последствия пожаров, жители никогда не покидали обжитое место, но всегда ценой неизмеримых усилий восстанавливали погубленное. Иные села давали яркие примеры бытовой стойкости людей. Для примера посмотрим на историю села Селищи Краснослободского уезда. В середине 1720-х годов село сгорело, погиб и деревянный храм 1701 года. Крестьяне все восстановили, причем избы позже храма, потому что им удалось перевезти старое деревянное святилище упразднен-ной Введенской пустыни, существовавшей поблизости. Но и этот храм вскоре сгорел вместе с прилегающим порядком крестьянских дворов. Вместо него в Краснослободске около 1740 года был куплен старый Троицкий деревянный пятиглавый собор с колокольней, перевезенный в село и воссозданный в течение года. До 1790-х годов пожаров, разумеется крупных, не было, селищенцы рядом с церковью построили еще один деревянный храм, зимний, размерами поменьше, зато двухэтажный. Но грянул еще один пожар, очень крупный, выгорело до двух третей села — и обе церкви. Вновь застучали топоры; на новый храм денег не было, средств мужикам удалось собрать немного, но их хватило, чтобы купить старую церковь в селе Проказне и обветшалую колокольню в селе Плужном. Через четыре года приход собрался с духом и построил рядом новую деревянную церковь. Через 20 лет село в очередной раз выгорело. Погибло много хозяйств, но одна из церквей, новая, уцелела. Полтора десятилетия ушло на, чтобы село не просто поднялось, но и достигло материального благополучия. И тогда люди продали на сторону уцелевшую деревянную церковь и построили новую каменную. Удивительно, но с тех пор больших пожаров не было, а храм просуществовал до советской поры.
Селищи — вопрос особый, но и во всех других случаях прослеживается один и тот же момент: никогда речь не стояла только о восстановлении сгоревших хозяйств; несмотря на тяжелейшее положение люди стремились одновременно (а то и раньше) восстановить храмы, в которых они черпали силу духа и единение перед бедой. И вообще никогда храмы от жира не строили. Кроме прочего, отсутствие храма снижало статус села до деревни, а этого никто не хотел, даже если село лежало в головешках. Не каждый хозяин мог быстро добыть материал, но если строевой лес завез — считай дело сделанным, потому что на помощь придут все соседи: избу ставили под крышу в считанные дни и бесплатно.
Находились люди (чаще всего помещики), которые искали способы защитить селения от огня. Полковник Григорий Александрович Римский-Корсаков вторую половину жизни провел в саранском имении Архангельское Голицыно, доставшемся ему от матери. В нем он прожил до смерти. Мы почти ничего не знаем о повседневной жизни Римского-Корсакова в имении, кроме того, что жесткий его характер периодически приводил к конфликтам с соседями-помещиками и крестьянами. Бог ему судья. Вместе с тем помещик, не раз бывший свидетелем гибели хозяйства своих крестьян, понял, что главной причиной распространения огня были соломенные крыши. И он придумал, как уменьшить возгораемость кровли. Где он нашел такой опыт — даже вообразить трудно, но журналисты писали так, что, кажется, способ такой помещик изобрел сам. Он пятьдесят крестьянских изб подвел под крыши особого свойства. Стропила и перекрытия монтировались так, чтобы основу крыши можно было сложить из жестких стеблей, вымоченных в жидкой глине с примесями. А потом сверху укладывались слои соломы, тоже вымоченной в глине. Вся крыша в итоге еще раз пропитывалась глиной, на сей раз густой. Попытка поджечь крышу закончилась ничем, опыт удался. Такую крышу двое рабочих укладывали за сутки, а стоила она гроши.
Журналисты посчитали полезным такой опыт распространить на всю Россию. Лет через двадцать земские организации уже чуть ли не силой заставляли крестьян устраивать такие огнеупорные крыши, но никто уже и не вспоминал, кто такую практику начал. В последней четверти XIX века земство предпринимало попытки хоть как-то обезопасить сельскую жизнь; при волостных правлениях устраивались «пожарные дворы», по хозяйствам раздавался специальный инвентарь. Вот только крестьяне тут же приспосабливали инвентарь совсем для других дел, скажем так, утилитарных. Но и власти мозгами кумекали. Ведра стали красить в красный цвет и придавать им конусообразную форму, чтоб на землю ставить было нельзя. Мужики репу чесали, но так и не придумали, для чего в обиходе такие ведра применить можно. Остальное приспособили для полива, доставания утопших посудин, починки утвари и так далее. Все бы хорошо, но иногда жареный петух в зад клевал, и гораздо чаще, чем думалось. И вновь села и деревни горели порядками.
Иногда возникали ситуации крайне тяжелые, сходные с массовым умопомешательством. В 1838 году весьма бурные события произошли в нескольких губерниях, в том числе в Тамбовской, Симбирской и Пензенской. Стояла жара и сушь; нетрудно догадаться, что пожары участились, пока не разразились в эпидемию. Население заволновалось, пошли слухи о преднамеренных поджогах. Загуляли самые невероятные версии — о поджигательных преступлениях евреев, подначенных поляками (в г. Кузнецке), о злых помещиках, которые давали своим присным приказы о сожжении своих деревень (никто не задумывался, зачем им это было надо), винили даже полицейских, чиновников, да и самих же крестьян, причем заподозренных односельчан мужики пытали свирепо, выведывая причины поджога. Бурные события происходили в с. Репьевка, но непонятно в каком уезде (село с таким названием было и в Саранском уезде). Регистрировались случаи зверских убийств, так как на Руси веками практиковалось «вбрасывание» в горящий дом пойманных поджигателей (их еще называли «пожарниками»). В XVIII столетии так даже в письменном виде людям в головы вдалбливали идеи адекватности гибели поджигателей в пламени. Словом, кошмар жил и в либеральные эпохи. Вот только один случай. Темниковский мещанин Павел Канакеев по какой-то надобности приехал в деревню Мордовскую Муромку и попал в самый бурный пожарный момент. Крестьяне, увидев незнакомого человека, приняли его за поджигателя, накинулись на него, избили, даже не выслушав кто он такой и зачем здесь, а затем бросили его в огонь. Ни в чем неповинный человек погиб лютой смертью. Русские и татарские деревни в лучшую сторону не отличались, там тоже творились дикости, предполагае-мых поджигателей подвергали нечеловеческим мучениям, добиваясь от них признания. Так получалось, что полиции удавалось защитить заподозренных от самосуда, а вот в Муромке в трагический момент полиции не оказалось. Безумие крестьян понять можно: села и деревни погибали в «огненном шторме», за раз уничтожались десятки хозяйств, восстановить которые было чрезвычайно трудно. Многие семьи уходили в нищенство. Массовость крестьянского карательного движения вытекала из общего психоза, когда экстремальная ситуация вытравляла в человеке все человеческое. Сохранились некоторые цифры о количестве крестьян, наказанных за зверства на пожарах: только из шести деревень (русских, татарских и мордовских) были осуждены на большие сроки 198 человек! Из Мордовской Муромки под суд попали 32 участника сожжения человека. Все они были приговорены к смерти, однако участь их была смягчена заменой на шпицрутены, плети, розги с последующей каторгой и поселением в Сибири. Тоже нелегкое наказание, но не эшафот же! Разве сравнишь это со страданием Канакеева, горевшего живым!
Проблема поджигательства даже в официальных бумагах просматривалась вполне отчетливо. В 1846 году в Тамбовской губернии только за два дня случились семь пожаров, в которых сгорели 140 домов. Здесь сразу заподозрили поджоги, полиция сработала хорошо, поджигателей поймали — девять человек. И хорошо, что их поймала полиция, а если бы пострадавшие? И не дай бог, если злоумышленники попались бы еще и на мародерстве, — точно гореть бы им вместе с награбленным скарбом. В 1876 году в Андреевке сгорели 16 хозяйств и пять общественных амбаров с зерном, что по небольшому селу ударило очень больно. Беду общество отнесло на злой умысел — поджог. Возникло следствие, которое ни к чему не привело, виновный не был найден. В 1878 году злоумышленник поджег дом помещика Мачеварианова в селе Липовка; огонь дальше не пошел, но убыток все равно был громадный — 15000 рублей. Поджигателя не поймали. В Луньге сгорела водяная мельница владельцев Берг, убыток в 12600 рублей (оборудование дорогое). И здесь поджигатель избег наказания. И очень сильно не повезло селу Пичеуры, где новый пожар спалил, вдобавок к небольшим потерям 1876 года, еще 75 домов (убыток в 22385 рублей). Не успели сельчане осушить слезы, как грянул третий пожар, который село фактически добил — в пепел обратились 30 с лишним домов, 13 амбаров с зерном, — еще на 10488 рублей. Причина криминальная: селу мстил какой-то негодяй. Гибель амбаров означала, что на сев крестьянам выходить было не с чем. Значит, их ждал голод, а многих — нищенская сума.
В 1877 году в Ардатовском уезде было 73 пожара, сгорели 383 хозяйства на 86930 рублей. Было признано, что кроме безобразного обращения с огнем и дет-ских шалостей, причиной пожаров становились удары молнии (семь случаев) и поджоги — десять случаев. Поджигателей поймали — на их счастье не крестьяне, а представители власти. Поджоги во все времена народ шокировали. В Починках (село возле Больших Березников) в 1860 году за четыре дня случилось четыре поджога. Знать, злоумышленник никак не мог добиться запланированного результата.
Будем считать изложенные факты изначальными. Если продолжить поиск далее — еще не раз ужаснешься. Цифры увеличатся, а их суть останется прежней: никто в нашем Отечестве не был уверен в том, что доспит ночь спокойно, что сохранит дом, имущество, семью. Все знали, что грабитель оставит хотя бы стены, а огонь не оставит ничего...